Кажется, сознание ему вернула тишина. Звенящая. Словно шепчущая что-то сквозь горький запах полыни и где-то, совсем неподалеку, росших камышей. Крейн понял – рядом пруд, об этом говорил едва уловимый плеск воды и щекотавший ноздри ветерок. Его дуновение ни с чем не спутаешь. Такой ветерок особенный и будто живой; не то что, к примеру, ветер, обволакивающий лицо в песках раскаленной пустыни и забивающий глаза и рот пригоршнями горячего песка – в ней, в пустыне, Крейну тоже приходилось сражаться.
Воин не спешил открывать глаза, поскольку не знал, в каком из миров он сейчас находится. Удивляло полное отсутствие боли. Хотя последнее, что сейчас показывала ему царица-память: перекошенное яростью и окровавленное, со слипшимися от соленого пота русыми волосами на лбу, лицо огромного викинга, изо рта его обильно шел пар, а на глаза, бороду и нос падали крупные хлопья снега, мешавшие не то что сражаться – просто идти. Но о непогоде в отряде Крейна забыли в первые же минуты – как только наткнулись на засаду викингов.
Царица-память рассказала Крейну, как ощутил он, в последнее мгновение, что вот именно сейчас вражеская секира опустится на его голову, и шансов на спасение нет. Никаких. Он вдруг, как будто со стороны, увидел свое тело с нелепо раскинутыми руками, лежащим на снегу, с проломленным черепом и раскрытыми, словно заледеневшими, глазами. А сверху все валят и валят густые белые хлопья, запорашивая павшие тела, засыпая бурые пятна крови на снегу. И где-то совсем рядом, у кромки леса, откуда налетели на них из засады викинги, появляются в надвигающихся сумерках огоньки красных глаз. Волки. Голодные и удостоенные нежданного пира.
…Крейн медленно разлепил веки. Над ним, будто проникшийся любопытством, застыл желтый диск солнца, сразу ослепивший и заставивший слезиться глаза, и еще вот стрижи, выделывавшие высоко в безоблачном небе свои пируэты. Солнце было в зените. Полдень. Где-то, совсем рядом, прогудел шмель, летящий по своим делам, а на нос, кажется, опустилась бабочка-шоколадница. Ну и жужжание мух – какой без них жаркий летний полдень, да еще в поле? И никакого снегопада, волков и павших врагов да товарищей вокруг.
Крейн повернул голову, метрах в пятидесяти от него словно дремал тихой гладью воды, покрытый зеленой ряской да кувшинками, спрятавшийся в камышах, пруд с торчащими у берега высохшими корягами. Прямо за ним начинался лес, откуда и шли на воинов Крейна, прорываясь сквозь вьюгу и метель, викинги. Тогда пруда не было видно за толстым слоем льда, а над ним, словно скомканное одеяло, возвышались наваленные снегопадом холмы сугробов, из-под которых едва виднелись запорошенные коричневые верхушки камышей.
Крейн вдруг ощутил жажду. Не ту, которую испытывают после кровавого боя, а настигающую и иссушающую горло после долгого пути по летней жаре. Преодолевая усталость, он с трудом поменял лежачее положение на сидячее. Ни головокружения, ни тошноты, столь частые после сражения, воин не испытывал.
Его треснутый шлем лежал рядом в траве, кольчуга успела нагреться на солнце – да так, что обжигала ладони. Крейн медленно, с хрипом, стянул ее с себя, с удовольствием расправив уставшие и натертые докрасна плечи, потом сел на траву и скинул сапоги, подставив под солнечные лучи сопревшие от долгой ходьбы и кожаного плена сапог ноги. Воин долго растирал уставшие стопы, потом, наконец, кряхтя, встал и побрел к воде.
Посреди пруда он увидел… Змея. Крейн не удивился. Он вообще сильно сомневался, что пребывает в мире живых. Змей, свернув свое желто-зеленое тело кольцами, лежал на водной глади озера словно на льду. Его непропорционально маленькие крылья были аккуратно сложены на спине. «Как на таких летать-то можно?» – невзначай пронеслось в голове Крейна. Холодно-зеленые, с желтоватым оттенком, немигающие глаза Змея были прикрыты. Казалось, он спал. Но это только казалось.
Змей увидел воина и, извиваясь, медленно поплыл к берегу. Крейн смотрел на него словно завороженный. Вот, вроде бы, еще секунда и пасть Змея разверзнется, а воин шагнет в нее. Ему вспомнились рассказы о далеких землях и удавах, которые одних своим взглядом заставляют больших и сильных животных безропотно шествовать им в пасть. Крейну вдруг показалось, что Змей, остановившийся у самого берега и приподнявший над водой свою голову, усмехнулся. В полной тишине раздался шепот:
– Ты славно сражался, Крейн, и заслужил право уйти в иной мир воином. Но твой путь в мире живых еще не закончен. Когда-нибудь ты вернешься сюда и будешь поглощен мною.
Змей замолчал, не сводя взгляда с Крейна, ощутившего полную неспособность не то что двинуться – даже пошевелиться. Вокруг стояла полная – именно полная – тишина. Ни жужжания мух, ни криков стрижей в небе. Все прекратилось. Змей словно распознал состояние Крейна и продолжил:
– Не бойся, однажды ты уже проходил через врата смерти.
Крейн вспомнил и внутренне содрогнулся – испытанная тогда боль при посвящении в ДОМЕ В ЛЕСУ словно ожила снова, как ожили рисунки татуировки, нанесенные на его тело в волшебном лесу и свидетельствовавшие, что отныне он – мужчина и воин.
Змей терпеливо ждал, пока царица-память выпустит Крейна из своих объятий, а потом произнес:
– То было только начало пути. Сейчас же ты заслужил лишь отдых и должен вернуться. Но я не прощаюсь с тобой. Не прощаюсь…
После этих слов Змей прикрыл веки, развернулся и уплыл на середину пруда.
Оцепенение, сковавшее тело Крейна, проходило, а средь ясного летнего дня с неба, нежданно-негаданно, посыпались крупные хлопья снега, где-то вдалеке раздался звон металла и послышались стоны раненых. Эти звуки приближались, а земля вдруг ушла из-под ног воина…
Холод и боль вернули сознание. Холод и боль. Значит он жив. С трудом разлепив веки, Крейн увидел первые звезды и бледный лик луны, пробивающиеся сквозь сыплющие большими белыми хлопьями снега рваные тучи, бесформенные силуэты которых едва были различимы на темном небе.
Рядом раздался стон. Кажется, единственного, кто выжил. Крейн с трудом приподнялся, резкая боль в плече мешала двигаться. Шатаясь и спотыкаясь о тела павших воинов – своих и чужих, он пошел на стон. Недалеко от него, уже изрядно засыпанный снегом, лежал огромный викинг с рассеченным лицом и запекшейся на нем крови. Тот самый, кто занес над головой Крейна секиру.
Не открывая глаз и облизывая высохшие потрескавшиеся губы, викинг с трудом произнес:
– Пить.
«Надо собрать и растопить снег, и добыть огонь» – подумал Крейн, и в туже секунду, совсем близко, услышал вой.
Огонь оказался бы как нельзя кстати, ведь без него нельзя было отогнать волков, красными блеском голодных глаз уже появившихся на темнеющей вдали кромке леса. Крейн обнажил захваченный в одной из схваток с викингами франкский меч, снял с головы шлем и стал набирать в него снег, прикидывая как дотащить раненого врага до ближайшего укрытия – оврага и росшими в нем маленькими молодыми елочками и одинокой сосной.
«Ничего – думал Крейн, взваливая на плечи раненого врага – наломаю ельника, сделаю лежанку, устрою шалаш, растоплю снег, у меня еще остались целебные травы, справлюсь…». И ему показалось, что где-то в глубинах скованного льдом пруда Змей-страж согласился с ним.
Автор статьи Игорь Ходаков
